Архитектура предательства: Психоаналитическое переосмысление разрушенного доверия в жизни и бизнесе

Исходная статья, послужившая отправной точкой для настоящего анализа, прибегает к простой и наглядной метафоре: предательство подобно взгляду в зеркало, где вместо собственного отражения обнаруживается пустота. Этот образ точно передает первоначальный шок и ощущение дереализации, однако он остается на поверхности явления, не объясняя структуру этой пустоты. Предлагаемая статьей линейная прогрессия — от шока к гневу, а затем, «если повезет», к прощению — представляет собой психологически упрощенную модель, которая не учитывает сложности и глубины человеческой психики. Настоящий отчет ставит своей целью выйти за рамки этого поверхностного отражения и вскрыть ту психическую архитектуру, которая и приводит к тому, что зеркало доверия разлетается на осколки.

Предательство — это не просто внешнее событие, а внутренняя психическая катастрофа, коллапс внутреннего мира. Его разрушительная сила проистекает не столько из самого акта, сколько из его резонанса с нашими самыми ранними, фундаментальными переживаниями зависимости, доверия и утраты. Данный отчет анализирует этот феномен через множественные призмы психоаналитической теории, расширяя анализ от диадических отношений до сложных систем современной организации и устойчивых отголосков мифа. Центральный тезис заключается в том, что для понимания предательства необходимо понять бессознательные контракты, которые мы заключаем с другими людьми и институтами, в которых мы существуем.

Этот раздел закладывает фундаментальную предпосылку: наша способность доверять и наша специфическая чувствительность к предательству не являются результатом сознательного выбора во взрослой жизни, а выковываются в горниле наших самых ранних отношений.

Исходная статья верно подмечает, что человек рождается беспомощным и должен «поверить миру», что тот оставит его в живых. Психоанализ, в частности работы Джона Боулби, формализует это наблюдение в теории привязанности. Эта теория утверждает, что у человека существует эволюционно обусловленная, биологическая потребность в привязанности к первичной значимой фигуре (опекуну), которая касается не только удовлетворения физических нужд, но и социального взаимодействия и выживания перед лицом опасностей. Боулби считал, что для ребенка одни отношения важнее других (концепция «монотропии») и что существует критический период для развития привязанности, примерно до 2,5 лет.

Опираясь на эксперимент «Незнакомая ситуация», Мэри Эйнсворт выделила различные паттерны привязанности, которые становятся внутренними рабочими моделями для всех будущих отношений. Эти ранние паттерны формируют, хотя и не предопределяют окончательно, ожидания индивида в последующих взаимоотношениях. Существует четыре основных типа:

Надежная привязанность. Ребенок доверяет опекуну как надежной базе. Он испытывает стресс, когда взрослый уходит, и радуется его возвращению. Во взрослом возрасте такой человек способен переносить разрывы в отношениях без катастрофического коллапса, рассматривая «предательство» как проблему, которую нужно решать, а не как окончательный вердикт о собственной никчемности.
Тревожно-амбивалентная (или тревожно-устойчивая) привязанность. Опекун ведет себя непоследовательно. Ребенок постоянно тревожится о возможном покинутости и сильно огорчается, когда взрослый уходит, но по его возвращении проявляет амбивалентность. Взрослый с таким типом привязанности сверхбдителен к признакам предательства, часто интерпретируя нейтральные действия (запоздалый ответ на сообщение, рассеянный комментарий) как доказательство надвигающегося разрыва.
Избегающий тип привязанности. Опекун отвергает или проявляет пренебрежение. Ребенок усваивает, что обращение за помощью наказуемо, и в дальнейшем избегает близости, не выказывая предпочтения родителю перед незнакомцем. Для такого взрослого предательство лишь подтверждает его глубинное убеждение в том, что близость опасна, что приводит к уходу в себя и самооправданию в духе «я так и знал».
Дезорганизующий тип привязанности. Опекун является одновременно источником и комфорта, и страха. Это самый разрушительный паттерн, приводящий к неспособности сформировать целостную стратегию в отношениях. Для взрослого с таким типом привязанности предательство может спровоцировать глубокую психическую дезорганизацию и коллапс личности.

Таким образом, объективный поступок партнера или коллеги имеет меньшее значение, чем субъективный шаблон, через который он воспринимается. Критическое замечание руководителя — это не однородное событие. Для сотрудника с надежной привязанностью это информация для улучшения работы. Для сотрудника с тревожной привязанностью — это начало конца, знак того, что его собираются отвергнуть. Для сотрудника с избегающей привязанностью — это повод для эмоционального отстранения и «увольнения в мыслях». Следовательно, «травма» предательства заключается не в самом событии, а в активации уже существующей психической уязвимости. Совет исходной статьи «успокоиться» оказывается глубоко наивным, поскольку игнорирует эти укоренившиеся, нерациональные паттерны реагирования.

Теория объектных отношений, основоположником которой является Мелани Кляйн, утверждает, что наша психика состоит из «внутренних объектов» — интериоризированных (перенесенных внутрь) образов людей и ситуаций из нашего прошлого. Наши отношения с миром — это, по сути, отношения с этими внутренними фигурами. Кляйн утверждала, что развитие включает в себя навигацию между двумя фундаментальными психическими состояниями, или «позициями»:

Параноидно-шизоидная позиция. В раннем младенчестве (а также во взрослых состояниях сильного стресса) Эго еще не интегрировано. Чтобы защититься от переполняющей тревоги, оно использует защитный механизм расщепления: объект (например, мать) расщепляется на «идеально хороший» объект (удовлетворяющая материнская грудь) и «ужасно плохой» объект (фрустрирующая, отсутствующая грудь). Любовь направляется на хороший объект, а вся агрессия и ненависть проецируются на плохой, что приводит к параноидальным страхам преследования.
Депрессивная позиция. По мере созревания младенец начинает осознавать, что «хорошая» и «плохая» мать — это один и тот же человек. Эта интеграция порождает новую тревогу — «депрессивную», то есть страх, что собственная агрессия и ненависть повредили или уничтожили того, кого он также любит. Это рождает чувство вины и желание репарации (возмещения ущерба).

Дональд Винникотт смягчил эту суровую картину, введя понятие «достаточно хорошей матери». Она не идеальна; она неизбежно подводит младенца в малых, переносимых дозах. Эти незначительные неудачи, или «микропредательства», имеют решающее значение. Они позволяют ребенку постепенно перейти из мира магического всемогущества в мир реальности, усваивая, что другие (и он сам) несовершенны, но им все равно можно доверять и любить. У ребенка развивается способность переносить фрустрацию без психического коллапса.

Психологическая зрелость, согласно теории Кляйн, предполагает переход от расщепленного, черно-белого мира к интегрированному, в котором мы способны испытывать и хорошие, и плохие чувства по отношению к одному целостному человеку. Работа Винникотта показывает, что эта способность формируется через переживание и преодоление незначительных неудач в заботе. Следовательно, тяжелый опыт предательства во взрослой жизни может спровоцировать масштабную регрессию к параноидно-шизоидной позиции. Предавший человек перестает быть сложной личностью, совершившей болезненный поступок; он расщепляется и становится «абсолютно плохим» преследующим объектом. Преданный индивид, в свою очередь, может ощущать себя «абсолютно хорошей» невинной жертвой. Это объясняет абсолютный, всепоглощающий характер боли, описанной в исходной статье. Это не просто разочарование; это фундаментальный коллапс интегрированного объекта, психическое возвращение в примитивное состояние ужаса и преследования. Такой взгляд переосмысливает переживание, превращая его из простой эмоциональной реакции в глубокую структурную регрессию психики.

Эдипов комплекс (или комплекс Электры у девочек), описанный Фрейдом, — это стадия развития (в возрасте 3–6 лет), на которой ребенок проходит через первые триангулированные отношения. Ребенок испытывает влечение к родителю противоположного пола и воспринимает родителя своего пола как соперника.

Это первое столкновение ребенка с болезненной реальностью исключения. Он обнаруживает существование родительской пары, отношений, из которых он по определению исключен. Этот опыт пребывания в роли «третьего» по отношению к первичной диаде является фундаментальным «предательством» детской фантазии об исключительном обладании. Если эта стадия не будет успешно пройдена, взрослый может быть обречен на повторение этой триангулярной динамики. Он может бессознательно искать недоступных партнеров, постоянно оказываться в любовных треугольниках или переживать любую форму исключения в группе или на работе с той же первобытной интенсивностью, что и в изначальной эдиповой драме.

Эдипов комплекс закладывает шаблон того, как мы переживаем динамику отношений с участием трех сторон, особенно тех, что включают желание, соперничество и исключение. Рабочее место изобилует подобными треугольниками: руководитель — подчиненный — «любимчик»; два коллеги, конкурирующие за повышение у одного начальника; компания, выбирающая одного поставщика вместо другого. Многие острые рабочие конфликты, которые преподносятся как «предательство», в своей бессознательной основе являются повторением эдиповой драмы. Например, сотрудник, чувствующий себя «преданным» из-за того, что начальник похвалил его коллегу, реагирует не только на текущее событие. Он заново переживает первобытную боль ребенка, видящего, как отец хвалит мать (или наоборот), и чувствующего себя исключенным, обесцененным и «преданным» в своей борьбе за исключительную любовь и признание. Это объясняет, почему подобные события могут вызывать непропорционально сильные эмоциональные реакции, которые с чисто деловой точки зрения кажутся иррациональными.

Этот раздел переходит от истоков развития к психическим механизмам, действующим в самый острый момент, объясняя непропорциональную боль предательства.

Перенос (трансфер) — это бессознательный процесс смещения чувств, установок и моделей отношений со значимых фигур прошлого (обычно родителей) на людей в настоящем. Другой человек становится экраном для наших проекций. Хотя этот феномен является центральным в психоанализе, он действует во всех видах отношений.

В деловой и личной жизни подчиненный может видеть в своем руководителе не реального человека, а критикующего отца или холодную мать. Друг может восприниматься как соперничающий сиблинг. Эти переносы мощны и автоматичны. Конструктивная критика начальника слышится громовым, осуждающим голосом отца. Успех друга ощущается как очередная кража внимания со стороны брата или сестры.

Контрперенос — это ответная, бессознательная эмоциональная реакция другого человека (руководителя, друга) на перенос. Руководитель может обнаружить, что становится необычно покровительственным или, наоборот, излишне критичным в ответ на зависимый или бунтарский перенос сотрудника.

Перенос означает, что мы редко вступаем в отношения только с тем человеком, который находится перед нами; мы также находимся в отношениях с призраками нашего прошлого. Поэтому акт предательства со стороны текущей фигуры (начальника, партнера) переживается как двойное предательство. Это предательство со стороны человека в настоящем и разрушительное повторение предательства со стороны изначальной фигуры из прошлого (например, родителя, который воспринимался как покинувший, критикующий или несправедливый). Именно это «наслоение» прошлого и настоящего травматического опыта придает переживанию его взрывной, сокрушающий мир характер. Это не просто «мой начальник нарушил обещание»; это «мой отец снова меня бросил». Это объясняет чувство «пустоты в зеркале» из исходной статьи — это коллапс психической реальности, построенной на этих бессознательных трансферентных основаниях.

Опираясь на работы Фрейда, Хайнц Кохут разработал психологию самости (Self Psychology), которая фокусируется на развитии целостного чувства Я. Он утверждал, что у всех нас есть нарциссические потребности: потребность в отзеркаливании (подтверждении нашей ценности), в идеализации других (наличии героев) и в ощущении «двойничества» (принадлежности). Люди в нашей жизни, удовлетворяющие эти потребности, называются «селф-объектами» (self-objects).

«Нарциссическая травма» (или нарциссическое ранение) — это удар по нашему самоуважению или чувству собственного Я. Когда доверенный селф-объект — человек или институт, от которого зависит наше чувство ценности, — предает нас, это не просто внешнее разочарование. Это атака на саму структуру нашего Я. Это вызывает не просто гнев, а «нарциссическую ярость». Эта ярость архаична, всепоглощающа и стремится не просто к возмездию, а к полному уничтожению источника травмы, потому что угроза ощущается как экзистенциальная.

Исходная статья упоминает потерю «иллюзии собственной исключительности» («иллюзия новобранца»). Это популярно-психологическое описание нарциссической травмы. Чувство «этого не может случиться со мной!» — это крик уязвленного нарциссического Я, которое верило, что оно избавлено от подобных обыденных страданий.

Исходная статья отвергает месть как нечто обыденное и бесполезное. Однако с точки зрения Кохута, желание отомстить после нарциссической травмы — это не просто мелочная эмоция. Это отчаянная, примитивная попытка восстановить разрушенное чувство собственного Я. Уничтожая обидчика, преданный человек бессознательно стремится аннулировать травму и восстановить свое ощущение силы и целостности. Хотя этот импульс и деструктивен, он представляет собой психическую попытку самовосстановления. Понимание этого меняет терапевтическую задачу: вместо того чтобы просто говорить человеку «не мсти», необходимо помочь ему найти более конструктивные способы восстановить разрушенное самоуважение, работая с глубинной нарциссической раной, а не только с поверхностной эмоцией.

В своей основополагающей работе 1917 года «Траур и меланхолия» Фрейд разграничил две реакции на утрату.

Траур (Скорбь): Это здоровый процесс горевания. Мир кажется бедным и пустым, потому что утрачен любимый объект. Скорбящий постепенно отводит свою психическую энергию (либидо) от утраченного объекта и после периода болезненной работы становится свободным для инвестирования ее в новые объекты. При этом не происходит падения самоуважения.
Меланхолия: Это патологический процесс. Здесь от утраченного объекта не отказываются. Вместо этого, через процесс идентификации, само Эго становится утраченным объектом. Не мир пуст, а само Эго пусто и никчемно. Упреки и гнев, которые должны быть направлены на утраченный (предавший) объект, обращаются на самого себя. Это приводит к сокрушительной самокритике, чувству вины и депрессии.

В применении к предательству, здоровая реакция — это траур: оплакивание утраты идеализированного человека, утраты доверия и утраты определенного будущего. Меланхолическая реакция — это интериоризация предательства и вывод: «Меня предали, потому что я ничтожен/недостоин любви/глупец». Гнев на предателя превращается в ненависть к себе.

Исходная статья предполагает, что за гневом следует депрессия, а затем, возможно, прощение. Разграничение Фрейда дает точный механизм этого процесса. Депрессия, следующая за предательством, часто является состоянием меланхолии. Индивид не смог направить свой законный гнев вовне, на человека, причинившего ему вред. Возможно, из-за прошлого опыта, чувства вины или зависимости этот гнев был сочтен неприемлемым. Поэтому Эго «предлагает себя» в качестве замещающей мишени. Это объясняет наблюдение статьи о том, что преданный человек «упивается собственной виной». Это не выбор, а результат действия мощного бессознательного механизма: агрессии, обращенной на себя. Терапевтическая задача заключается не в том, чтобы подбодрить человека, а в том, чтобы помочь ему перенаправить гнев на его истинный внешний объект, тем самым превращая меланхолию обратно в болезненную, но в конечном счете освобождающую работу траура.

Психоаналитические взгляды на ключевые динамики предательства

Классический психоанализ (Фрейд): Ключевой концепцией, определяющей переживание, является повторение эдипова конфликта и утрата объекта любви. Основными аффектами при предательстве выступают тревога кастрации, чувство вины и скорбь. В бизнесе это может проявляться как реакция на фаворитизм начальника, воспринимаемая как повторение сиблингового соперничества за любовь родителя.
Теория объектных отношений (Кляйн): Здесь ключевыми являются тревога преследования и коллапс «хорошего объекта» в «плохой объект». Основные аффекты — параноидальный страх и депрессивная тревога по поводу собственной деструктивности. В организационном контексте это может выражаться в неспособности терпимо относиться к недостаткам наставника, что приводит к его полному обесцениванию и обвинениям в лицемерии.
Психология самости (Кохут): Переживание определяется нарциссической травмой и отказом «селф-объекта». Основные аффекты — архаичная, дезорганизующая ярость, а также глубокий стыд и пустота. Примером в бизнесе может служить взрывная реакция сотрудника, которого обошли повышением, на которое он, по его мнению, имел полное право.
Теория привязанности (Боулби): В основе переживания лежит активация ненадежных паттернов привязанности и угроза связи привязанности. Основные аффекты — первичная тревога сепарации и страх покинутости. В рабочей среде это может проявиться в панике сотрудника с тревожным типом привязанности из-за отсутствия немедленной обратной связи от руководителя.
Межличностная теория (Дж. Фрейд): Ключевыми концепциями являются нарушение зависимости и конфликт между привязанностью и самосохранением. Основные аффекты — «слепота к предательству», диссоциация и когнитивный диссонанс. В организации это может выглядеть как игнорирование сотрудником явных признаков корпоративных злоупотреблений с целью сохранить работу и чувство принадлежности.

Индивиды с выраженными нарциссическими чертами движимы ненасытной потребностью в восхищении и грандиозным чувством собственной важности, что маскирует хрупкое и нестабильное самоуважение. Им не хватает подлинной эмпатии, и они рассматривают других не как отдельных личностей со своими потребностями, а как «селф-объекты» или инструменты для регуляции собственной самооценки.

Ключевым нарциссическим паттерном является цикл идеализации и обесценивания. Новый партнер или коллега идеализируется как совершенный, идеальное зеркало для собственной грандиозности нарцисса. Но когда этот человек неизбежно проявляет недостаток или не может обеспечить идеальное восхищение, он безжалостно обесценивается и отвергается. Это обесценивание и естьпредательство.

Для нарцисса предательство (например, неверность, нарушение обещаний, финансовая эксплуатация) не обязательно является продуктом злого умысла, а скорее следствием его психической структуры. Это инструмент контроля, демонстрация власти и способ обеспечить нарциссический ресурс (внимание, восхищение) из нескольких источников. Поскольку у них отсутствует эмпатия, боль, которую они причиняют другому человеку, просто не является частью их психической реальности.

Таким образом, в отношениях с нарциссической личностью предательство — это не досадный риск, а структурная неизбежность. В тот момент, когда другой человек перестает быть идеальным селф-объектом, он будет обесценен. Форма этого обесценивания — неверность, публичное унижение, финансовое разорение — вторична по отношению к глубинной психической необходимости этого акта для нарцисса. Это смещает фокус с вопроса «Почему он меня предал?» на вопрос «Какова психическая структура, которая делает такое поведение предсказуемым?».

«Отыгрывание» (acting out или agieren) — это защитный механизм, впервые описанный Фрейдом. Это противоположность воспоминанию. Вместо того чтобы вспоминать болезненное или травматическое событие прошлого, человек повторяет его в настоящем, часто без всякого осознания этой связи. Это способ разрядить напряжение, связанное с вытесненным воспоминанием.

Ключевой динамикой в отыгрывании является смена ролей. Человек бессознательно ставит себя в ситуацию, которая зеркально отражает прошлую травму, но на этот раз он находится в активной, а не в пассивной роли. Это дает символическое, хотя и иллюзорное, чувство контроля над первоначальной травмой.

Человек, которого в детстве пассивно предали (например, покинувший родитель), во взрослой жизни может стать предателем. Активно бросая партнера, он не просто проявляет жестокость; он бессознательно воссоздает первоначальную травму. В этом повторении он обладает властью, он тот, кто уходит, а не беспомощный ребенок, которого оставили. Это также может проявляться в провоцировании предательства со стороны других, чтобы вновь проиграть знакомую роль жертвы.

Концепция «отыгрывания» предполагает, что текущее деструктивное поведение может быть бессознательным повторением прошлых травм. Этот механизм часто включает смену ролей с пассивной на активную для обретения символического контроля. Следовательно, акт предательства может быть не выражением сегодняшней злобы, а трагической попыткой справиться с прошлой раной. Человек, изменяющий верному партнеру, может бессознательно «отыгрывать» травму родителя, который ему изменял, на этот раз идентифицируясь с сильным агрессором, а не с бессильной жертвой. Это не оправдывает поведение, но дает более глубокое и трагическое понимание его бессознательных корней, выходя за рамки простой дихотомии добра и зла.

Это крайне деликатная и неоднозначная психоаналитическая идея. Она предполагает, что в некоторых динамических отношениях существует «бессознательный сговор» или «сговор», в котором обе стороны бессознательно соглашаются разыгрывать определенный сценарий.

Некоторые индивиды из-за раннего жизненного опыта развивают «моральный мазохизм» — бессознательную потребность в наказании или страдании. Они могут бессознательно провоцировать отвержение или предательство со стороны других, чтобы удовлетворить эту потребность в наказании или подтвердить глубинное убеждение в том, что они недостойны любви. Их поведение тонко подталкивает другого к тому, чтобы он стал наказывающим агрессором.

Анна Фрейд описала защитный механизм «идентификации с агрессором», при котором человек, столкнувшись с внешней угрозой, интериоризирует черты агрессора, чтобы превратить страх в чувство силы. В контексте отношений человек, который когда-то был жертвой, может идентифицироваться с ролью агрессора, но он также может бессознательно искать партнеров, которые будут проявлять агрессию по отношению к нему, что представляет собой знакомую и извращенно «безопасную» динамику.

Концепции бессознательного сговора и мазохистической провокации предполагают, что динамика отношений не всегда односторонняя. Глубоко укоренившееся убеждение индивида «меня все равно бросят» может привести к тому, что он будет бессознательно выбирать партнеров, склонных к уходу, и вести себя так, чтобы тонко подталкивать их к этому. Конечное предательство, таким образом, является не просто действием, совершенным одним человеком по отношению к другому; это трагическое исполнение общего, бессознательного сценария. Это «щелчок», когда два соответствующих бессознательных паттерна смыкаются. Это самая трудная для принятия идея, поскольку она бросает вызов простому нарративу «жертва/агрессор». Однако она имеет решающее значение для разрыва повторяющихся циклов предательства, поскольку заставляет индивида исследовать свой собственный вклад в динамику, на что намекает исходная статья, задавая вопрос «что вы сами сделали для того, чтобы вас предали?», но без необходимой теоретической глубины.

«Психологический контракт» — это неписаный, неявный набор ожиданий и обязательств между сотрудником и организацией. Он охватывает такие аспекты, как гарантия занятости, возможности для роста, справедливое отношение и поддержка со стороны руководства. Он основан на доверии.

Когда организация нарушает этот контракт — проводя увольнения после обещаний стабильности, обходя сотрудника при повышении или создавая токсичную культуру, — это не просто деловое решение. Сотрудник воспринимает это как глубокое предательство. Такое нарушение приводит к потере доверия, снижению лояльности, эмоциональному отчуждению и выгоранию.

Традиционный психологический контракт основывался на принципе «лояльность в обмен на безопасность». Современная экономика с ее акцентом на гибкость, реструктуризацию и прекаризацию занятости сделала этот контракт устаревшим. Сегодня организации неявно (а иногда и явно) требуют от сотрудников высокого уровня вовлеченности, креативности и эмоционального труда, предлагая взамен мало долгосрочных гарантий. Это создает структурный дисбаланс, при котором организация почти гарантированно в какой-то момент нарушит восприятие сотрудником психологического контракта. Таким образом, современная корпоративная среда является питательной почвой для переживаний предательства. Феномены «Великого увольнения» (Great Resignation) и «тихого увольнения» (Quiet Quitting) можно рассматривать не только как экономические явления, но и как массовые психологические реакции на повторяющееся, системное институциональное предательство.

Манфред Кетс де Врис, психоаналитик и исследователь в области менеджмента, применяет «клиническую парадигму» к организациям. Он утверждает, что (1) то, что вы видите, не обязательно является реальностью, (2) любое поведение имеет свою логику, каким бы иррациональным оно ни казалось, и (3) все мы — продукт нашего прошлого.

С этой точки зрения, организации — это эмоциональные арены. Сотрудники бессознательно переносят родительские роли на своих руководителей. Генеральный директор становится властным, далеким отцом; непосредственный руководитель — заботливой или критикующей матерью.

Следовательно, организационные события наполняются эмоциональным весом семейной динамики. Реорганизация — это не просто стратегический ход; это родители перестраивают семью, не посоветовавшись с детьми. Увольнение — это не мера по сокращению расходов; это акт покинутости. Отрицательная оценка работы — это не обратная связь; это лишение родительской любви.

Работа Кетса де Вриса показывает, что бессознательная, трансферентная динамика — это не аномалия в организациях, а норма. Руководители неизбежно оказываются в родительских ролях. Это означает, что чисто «рациональное» управление — это фантазия. Каждое решение, принимаемое руководителем, фильтруется через бессознательные семейные шаблоны его сотрудников. Руководитель, который пытается управлять, опираясь исключительно на логику и данные, игнорируя мощные эмоциональные течения, будет восприниматься как холодный, безразличный и, в конечном счете, как предатель. Эффективное лидерство, с этой точки зрения, требует высокого уровня эмоционального интеллекта и понимания этих бессознательных групповых процессов, что далеко от простого «проблемно-ориентированного» подхода, предлагаемого в исходной статье.

Психоаналитик Уилфред Бион заметил, что любая группа функционирует одновременно на двух уровнях: «рабочая группа» (сосредоточенная на рациональной задаче) и «группа базовых допущений» (движимая бессознательными, эмоциональными силами). Когда группа испытывает тревогу или угрозу, она регрессирует к одному из трех базовых допущений:

Зависимость: Группа ведет себя беспомощно и ожидает от лидера всех ответов, как если бы это были младенцы, зависимые от родителя.
Борьба-бегство: Группа объединяется против общего врага (конкурирующая команда, сложный проект, назначенный «козел отпущения») или убегает от задачи (прокрастинация, бесконечные совещания).
Образование пар: Группа возлагает свои надежды на двух участников, которые, как она фантазирует, породят мессианского лидера или идею, чтобы спасти их, что позволяет остальной части группы избежать ответственности.

Эти регрессивные состояния являются благодатной почвой для предательства. В состоянии «борьбы-бегства» член команды может быть внезапно назначен «козлом отпущения» и изгнан как «внутренний враг». В состоянии «зависимости» лидер, который не смог проявить всемогущество, воспринимается как предатель, глубоко обманувший ожидания. Это мощные, иррациональные и коллективные эмоциональные процессы.

Теория Биона предполагает, что иррациональное поведение группы является защитным механизмом от тревоги, связанной с выполнением сложной задачи. Создание «козла отпущения» или нападение на лидера — это способы группы спроецировать свои собственные чувства некомпетентности, страха и фрустрации вовне. Следовательно, «предательство» члена команды часто не связано с его реальной работой. Это коллективный психический маневр для управления невыносимой групповой тревогой. Индивид приносится в жертву ради временной, иллюзорной сплоченности группы. Это объясняет внезапный, жестокий и, казалось бы, необъяснимый поворот в офисной политике против одного человека, и почему мишень часто чувствует себя сбитой с толку и глубоко преданной людьми, которых она считала союзниками.

Психолог Дженнифер Фрейд разработала «Теорию травмы предательства» для объяснения особого вида травмы, которая возникает, когда человек или институт, от которого зависит выживание индивида, также является источником вреда.

В таких ситуациях может быть адаптивно быть «слепым» к предательству. Ребенок, зависимый от жестокого родителя, не может позволить себе осознать всю полноту предательства, так как это поставит под угрозу связь привязанности, необходимую для выживания. Эта «слепота к предательству» является формой диссоциации или забывания, которая позволяет зависимым отношениям продолжаться.

Эта теория мощно применима к таким институтам, как компании, церкви или армия. Сотрудник, ставший свидетелем неэтичного поведения или домогательств со стороны высокопоставленного начальника, может стать «слепым» к этому, потому что признание предательства поставило бы под угрозу его работу, карьеру и финансовую безопасность — само его выживание в данном контексте.

Теория Фрейд объясняет, почему индивиды и группы могут игнорировать очевидные правонарушения. Это механизм выживания. Информатор (whistleblower) — это тот, кто отказывается быть «слепым». Он нарушает негласный кодекс молчания. Поступая так, он угрожает не только виновным, но и «слепоте к предательству» всех остальных свидетелей, которые зависят от института. Жестокая месть, часто направленная на информаторов, — это не просто защита института. Это коллективная ярость группы, чье защитное отрицание было разрушено. Информатора атакуют так яростно, потому что он заставляет всех остальных видеть предательство, которое они так старательно игнорировали. Его наказывают за то, что он сделал невыносимое видимым.

Этот раздел поднимает дискуссию на новый уровень, связывая индивидуальные акты предательства с более крупными, унаследованными паттернами и основополагающими культурными нарративами.

Психоаналитики Николас Абрахам и Мария Торок предположили, что травмы, утраты и постыдные тайны, которые не были должным образом оплаканы или проговорены в одном поколении, не исчезают. Они «замуровываются» в «склепе» в бессознательном семьи.

Этот зашифрованный, невыразимый секрет затем передается следующему поколению не как воспоминание, а как «фантом». Потомок испытывает странные симптомы, необъяснимые чувства или компульсивное желание повторять жизненные сценарии, которые принадлежат не ему, а неоплаканной травме предка. Это и есть механизм трансгенерационной передачи.

Теория фантома предполагает, что нас могут преследовать травмы, которые мы никогда лично не переживали. Человек может оказаться в повторяющемся паттерне предательства со стороны партнеров, которые все обладают определенной характеристикой. Этот паттерн может казаться необъяснимым, пока не будет понят как трансгенерационное повторение. Например, человек может бессознательно разыгрывать историю своего деда или бабушки, которых бросили ради определенного «типа» людей. Чувство предательства в настоящем усиливается призрачным эхом травмы предков. Исцеление в этом контексте требует не только разбирательства с текущим партнером, но и «изгнания» семейного фантома путем вынесения скрытой истории на свет и оплакивания первоначальной, родовой утраты.

Миф о Медее, которая убивает собственных детей после предательства Ясона, часто рассматривается как высшее проявление мстительной ярости. Психоаналитическое прочтение видит в этом не простое зло, а реакцию на катастрофическую нарциссическую травму. Предательство Ясона разрушает ее мир и ее чувство собственного Я, которое было построено вокруг него. Ее ужасающий акт детоубийства — это отчаянная, извращенная попытка вернуть себе чувство власти и нанести Ясону рану, столь же глубокую, как та, что была нанесена ей, атакуя самое дорогое для него, потому что самое дорогое для нее было уничтожено.

Архетип Иуды является главным символом предательства в западной культуре. Психоаналитические интерпретации выходят за рамки простой корысти, исследуя более сложные мотивы. Был ли его поступок результатом разочарования в идеале, который не смог проявиться в мирской власти? Была ли это отчаянная попытка заставить Христа совершить чудо и доказать свою божественность? Или, как предполагают некоторые литературные интерпретации, это был поступок человека, который чувствовал себя покинутым своим возлюбленным лидером и совершил величайшее преступление, чтобы спровоцировать реакцию, любую реакцию, чтобы нарушить оглушительную тишину?.

Мифы, подобные мифам о Медее и Иуде, продолжают существовать, потому что они придают повествовательную форму самым крайним и ужасающим аспектам человеческой психики. История Медеи исследует ужасающую связь между абсолютной любовью и абсолютной деструктивностью, а также психическое опустошение нарциссического коллапса. История Иуды исследует сложное взаимодействие любви, ненависти, идеализации и разочарования. Когда мы переживаем глубокое предательство, мы чувствуем, что произошло нечто «мифическое». Это потому, что событие активировало эти глубокие, архетипические структуры в нашем собственном бессознательном. Психоаналитическое понимание этих мифов предоставляет рамки для контейнирования и осмысления эмоций (таких как уничтожающая ярость или сложная амбивалентность), которые кажутся слишком большими и разрушительными для нашей личной истории. Это связывает нашу личную боль с универсальной человеческой драмой.

Фрейд осознал, что сделать бессознательное сознательным с помощью одной интерпретации недостаточно. Пациент будет сопротивляться. «Проработка» (Durcharbeiten) — это долгий и трудный процесс многократного столкновения, переосмысления и преодоления этих сопротивлений по мере их проявления в различных формах. Это работа по превращению «отыгрывания» травмы в сознательное, вербальное воспоминание.

Цель исцеления — не стереть травму, что невозможно, а интегрировать ее в жизненную историю индивида по-новому. Травма больше не управляет человеком из тени; она становится известной частью его истории, и ее сила, заставляющая повторять, уменьшается.

Исходная статья предлагает советы вроде «успокойтесь», «посмотрите на ситуацию с их стороны» и «осознайте, что в этом есть и ваша вина». Концепция Durcharbeiten показывает, почему это неэффективно. Травма предательства включает в себя мощные бессознательные силы и глубоко укоренившиеся сопротивления. Психика сопротивляется успокоению, потому что ярость выполняет защитную функцию. Она сопротивляется взгляду с другой стороны, потому что это означало бы отказ от защитной (параноидно-шизоидной) позиции. Она сопротивляется простому озарению. Подлинное исцеление — это не акт воли или когнитивное переосмысление. Это трудоемкий психический процесс, эмоциональная борьба, которую необходимо вести в течение длительного времени. Советы статьи подобны рекомендации человеку со сложным переломом «просто размять ногу и идти дальше».

Основой любой эффективной терапии являются терапевтические отношения, или «альянс». Для человека, чья способность доверять была разрушена предательством, опыт безопасных, надежных, последовательных и безоценочных отношений с терапевтом сам по себе является терапевтическим.

В этих безопасных рамках пациент может снова рискнуть быть уязвимым. Он может выразить свою ярость, свой стыд, свою скорбь, и вместо того, чтобы быть снова покинутым, наказанным или преданным, он встречает эмпатию и понимание. Это обеспечивает «корректирующий эмоциональный опыт» — новый опыт отношений, который прямо противоречит травматическому научению прошлого. Он медленно перестраивает внутренние модели привязанности и восстанавливает способность к базовому доверию.

Предательство — это травма отношений; оно ранит нашу способность устанавливать связь с другими. Поэтому исцеление также должно быть связано с отношениями. «Корректирующий эмоциональный опыт» заключается не в получении советов, а в переживании иного вида отношений. Терапевт, надежно удерживая рамки, не отвечая на гневные переносы пациента и выдерживая его проекции, представляет собой живую модель заслуживающего доверия «другого». Именно так восстанавливается фундаментальный ущерб способности доверять, который исходная статья определяет как основную потерю: не через одно лишь озарение, а через новый, прожитый опыт отношений, которые не предают.

Исходная статья представляет прощение как желательный, почти обязательный шаг. Психоанализ предлагает более тонкий взгляд. Прощение — это не моральный императив и не акт забвения. Оно не означает оправдания поступка.

Истинное прощение, с этой точки зрения, является внутренним психическим знаком того, что работа траура завершена. Это момент, когда преданный индивид полностью отозвал свою психическую энергию от предателя и травматического события. Он больше не связан с другим ненавистью, обидой или желанием мести.

Конечная цель — не «простить другого», а «освободить себя». Прощение является побочным продуктом этого освобождения. Это момент, когда индивид может думать о предательстве, не будучи поглощенным переполняющими аффектами. Это означает, что травма была интегрирована, и человек теперь свободен вкладывать свою эмоциональную энергию в настоящее и будущее. Это, как намекает статья, окончательное освобождение из эмоциональной тюрьмы прошлого.